Я апатично провёл ладонью по сыпучей штукатурке, скользя вдоль светлой стены. Пальцы покрылись тоненькой шероховатой пленкой. Так выглядит предательство. Оно пятнает поверхность тела, совесть и сердце. Разве что человек способен утаить его, спрятать от ненужных глаз, напялив улыбку и сделав вид, что все в полном порядке.
Я не хотел улыбаться. Уже нет.
Пришлось потереть пальцы друг о друга, но липучая смесь не отстала, оставляя белесые разводы на теперь уже нескольких подушечках. Пришлось растереть ее второй рукой. И такой вариант помог куда больше. Теперь кожа не чувствовала инородного вещества на своей поверхности, а ладони на первый взгляд стали совершенно чистыми, но я им не поверил. Видимые следы ушли, однако грязь никуда не делась. Тысячи микроскопических живых организмов, прежде фривольно разгуливавших по поверхности выбеленной стены, теперь метались на моей чужеродной теплой руке. Люди были этой грязью. Мысли забыли их вкус, не помнили прикосновений и вроде бы даже не знали о том, что те всегда способна на большее, но мозг помнил. И совесть визжала, все чаще и резче дергая за ниточки нервов, вызывая панический ужас по отношению к самому себе. Кто я? На что ещё способен? Похоже, что всего лишь ничтожество, изменившее собственному выбору. Тем, кто были дороги. Были. А сейчас?
Вина шпионила, прячась за каждым углом, но я не ощущал ее присутствия. Она смотрела из-за поворотов в спину, потому что боялась броситься в глаза, быть замеченной, иначе в этом не было бы никакой интриги. На сердце накатило лишь одно - парящее удовлетворение. Нездоровая тяга повторить, утроить грех, лишь бы наконец понять, что я чувствую. Быть может это осознание бесхозности. А может чистая ярость, излитая в свете солнечных люстр. Возможно всякий раз, желая придушить самого себя, я втайне сожалел, что не оказался на чьем-то месте. Нет.
Была лишь жалость. К собственному существованию, жалкому и червивому. К людям, которые верили моим словам.
Прозаично.